Его ногти впились мне в спину за миг до того, как он пролился на меня обжигающей волной, и звуки, которые он издавал, были слишком тихи для воплей и слишком неясны для слов.
На том конце этой метафизической нити, что нас связывала, я ощутила, как Жан-Клод успокаивается, насытившись. И я оторвала рот от разорванного горла Мики, припала щекой к его голому плечу, все еще обнимая его руками и ногами, а его руки крепко держали меня. Я вся была покрыта жидкостью, груди от нее стали липкими. Она сбегала тяжелыми струйками по моему телу, заворачивала на живот, сползала на бедра.
Он сидел на коленях, держа свой и мой вес, пока дыхание у нас становилось реже и громкий пульс наших тел затихал, переходя в тишину, и в этой тишине не было ничего, кроме ощущения его кожи, природного запаха секса и где-то вдалеке — удовлетворенности вампира.
Душ был групповой, как бывает в клубах здоровья, но я была в нем одна. Я отмылась, тщательно оттерлась, но чувствовала себя как леди Макбет, вопящая «Прочь, проклятое пятно!». Будто мне уже никогда не отмыться дочиста. Я сидела на кафеле под хлещущими струями горячей воды, прижав колени к груди. Плакать я не собиралась, но плакала. Медленные слезы, холодные по сравнению с водой, стекали по щекам, и я не знала точно, отчего плачу. В голове была пустота. Обычно, когда я стараюсь прогнать мысли, ничего не выходит, но сейчас была только вода, жар, гладкий кафель и голосок в голове, неутомимый и непрестанный, как белка в колесе. Я не слышала, что он говорит — наверное, не хотела слышать. Знаю только, что он орал.
Я обернулась на шум — это была Черри, все еще голая. Никто из леопардов никогда не одевался, только когда я заставляла. Я от нее отвернулась — не надо, чтобы она видела мои слезы. Я для нее Нимир-Ра, каменная стена. Камни не плачут.
Я знала, что она стоит надо мной, еще до того, как изменился шум воды. Она нагнулась, вода потекла по ней, и я вздрогнула от внезапного прикосновения прохладного воздуха, сменившего воду. Я не повернулась. Черри коснулась моих промокших волос. Когда я не возразила, она обняла меня, медленно охватив руками, будто ожидала, что я пожалуюсь.
Я застыла в ее руках, в ее обернувшем меня теле. Она просто держала меня, склонившись головой ко мне, и ее тело прикрыло меня от воды, мне стало холоднее, хотя она была как жар на моей мокрой коже. Я плакала, а Черри меня держала.
Вслух я не рыдала. Только медленно текли слезы, пока Черри обнимала меня, и я ей не мешала. Наконец слезы кончились, и остались только вода, да тепло, да ощущение тела Черри. Есть в соприкосновении тел уют, который куда шире секса. Я высвободилась, и она отодвинулась. Я встала и отключила воду — вдруг наступила полная тишина. Можно было ощутить давление ночи на улице. Даже не глядя в окно, я знала, что ночь движется к концу; часа два пополуночи, если не три. Через несколько часов наступит рассвет. Я должна знать, почему Жан-Клод в тюрьме. Все остальное может подождать. В городе появились враги, и я должна знать, кто они и чего хотят. После этого можно будет подумать о том, что сейчас случилось, но потом, потом. Умение уходить от неприятных мыслей — одно из лучших моих качеств.
Черри протянула мне полотенце и себе взяла другое. Я обернула волосы и взяла себе второе для тела. Мы молча вытерлись, не глядя друг на друга. Это не протокол для душевой; девчонки так же готовы об этом трепаться, как парни. Я просто не хотела говорить о том, что было. Не сейчас.
Обернувшись большим полотенцем, я спросила:
— Почему Жан-Клод в тюрьме?
— За убийство тебя, — ответила она.
Я вытаращила глаза, а когда обрела дар речи, сказала:
— Повтори, пожалуйста, еще раз. Помедленнее.
— Кто-то сделал снимок, как Жан-Клод выносит тебя из клуба. Ты была вся в крови, Анита. И он был залит твоей кровью. — Она пожала плечами и вытерла на длинной ноге пятно, которое пропустила.
— Но я же жива, — сказала я, и это прозвучало почти глупо.
— А как ты объяснишь, что за несколько дней залечила раны, от которых тебе полагалось бы умереть?
Она выпрямилась и закинула полотенце на плечо, не потрудившись прикрыть хотя бы дюйм своего тела.
— Я не хочу, чтобы он сидел в тюрьме за то, чего не делал, — сказала я.
— Если ты сегодня туда пойдешь, полицейские захотят узнать, как это ты вылечилась. И что ты им скажешь?
Она смотрела прямо на меня, так прямо, что мне хотелось поежиться.
— Ты говоришь со мной как с ликантропом, который скрывает свою суть. Я не оборотень, Черри.
Она опустила глаза, чтобы не смотреть в мои. Вот точно так они переглянулись там, в комнате, когда я очнулась. Я взяла ее за подбородок (для этого пришлось поднять руку повыше).
— Так. Чего вы мне не сказали?
Из-за двери прозвучал мужской голос:
— Прошу прощения, мог бы я войти и помыться?
Это был Мика. Я думала бежать без оглядки, как только еще раз его увижу, но что-то в глазах Черри заставило меня остановиться. Страх. И еще что-то, чего я до конца не поняла.
— Одну минуту! — крикнула я. И обратилась к Черри: — Черри, расскажи. Что бы оно ни было, скажи мне.
Она затрясла головой. Боится, но чего?
— Ты менябоишься? — Я не смогла скрыть удивления.
Она кивнула и снова опустила глаза, чтобы не встречаться со мной взглядом.
— Я никому из вас не причиню вреда. Никогда.
— Но за такое можешь, — прошептала она.
Я схватила ее за руку:
— А ну-ка, рассказывай.
Она открыла рот, закрыла и повернулась к двери за миг до того, как вошел Мика Каллахан, будто она услышала его раньше, чем я. Он был по-прежнему гол. Я думала, что смущусь, но нет. Как-то я предчувствовала, что мне не понравится, если я узнаю, что скрывает от меня Черри.