Нарцисс в цепях - Страница 66

Джейсон оказался на коленях с другой стороны от Жан-Клода. Движение его тела я ощущала языком — не только биение сердца, но и каждая дрожь, каждый пульс наполняли мне рот. Я ощущала его желание — не меня, но того, что предлагал Жан-Клод. Он радостно рванулся к вампиру, тем захватывающим дыхание движением, которое обычно берегут для секса. Они встали как зеркальные отражения, оба на коленях, оба смотрят друг на друга поверх меня.

— Я оставляю вас с вашими pomme de sangи друг с другом.

Ашер стоял возле кровати, завязывая пояс халата. Стоял он очень прямо, как знатные дворяне на древних портретах, но как-то все же горбился внутри халата.

Я перевернулась на живот, глядя на него пристально, пытаясь прочесть выражение его лица, позу тела. Я видела неловкость, даже боль. Наверное, это отразилось на моем лице, потому что Ашер опустил глаза, дивные золотые волосы упали на покрытое шрамами лицо, так что когда он снова поднял взгляд, не видно было ничего, кроме безупречной половины лица и одного синего, как лед, глаза.

На меня нахлынуло внезапное воспоминание о другой кровати в огромной темной комнате, окруженной десятками свечей, где тени двигались и рвались при малейшем дуновении воздуха, даже взмахе бледной руки. Я лежала в этой дрожащей золотистой тьме в объятиях бледной черноволосой женщины. Я смотрела на нее снизу вверх, и лицо ее было будто вырезано из алебастра, с идеальной формы красными губами, а волосы ее были тьмой ночи, созданной из пушистого шелка, и они вуалью спадали на ее обнаженное совершенство. Глаза светло-карие, как темный мед. Я знала, что это Белль Морт, будто всегда знала это лицо.

Открылась дверь, и вошел Ашер, одетый в халат более изысканный, более тяжелый, чем был на нем сейчас. Но он все равно горбился в нем, заматывал его вокруг тела, и боялся. Я видела на его лице шрамы — свежие, красные, и это было... больно. У меня дыхание перехватило при виде этого уродства. Я встала на колени, потянулась к нему, двигая телом, в котором я никогда не была. Это Жан-Клод тянулся к Ашеру столько веков тому назад. Но она лежала голая и идеальная, все изгибы, все тайны были открыты в свете канделябров, и она заставила его отвернуться. Не помню слов, которые она сказала — помню только выражение ее лица, невероятную надменность, отвращение. Помню лицо Ашера, когда он отвернулся от нее к Жан-Клоду — ко мне. Страдание в глазах, и движение головы, которым он сбросил на лицо эти восхитительные волосы, пряча шрамы. Это впервые я увидела, как он это делает — прячется от нас.

Я ощутила ее руки на нашем теле, когда она повернулась к нам снова, будто Ашера здесь больше не было, но мы помнили его взгляд, его силуэт, когда он вышел.

Я заморгала и снова оказалась в спальне Жан-Клода, глядя на Ашера в коричневом шелковом халате, как он идет к двери. При виде этой линии плеч, его осанки у меня перехватило дыхание, горло сжалось, в глазах стало горячо от несказанного и непролитого.

— Не уходи, — услышала я свой голос и глянула на Жан-Клода. На его лице ничего нельзя было прочесть, но на миг я увидела его глаза, и та боль, что испытывала я, была лишь бледной тенью его страданий.

Ашер остановился, повернулся, волосы спадали на лицо, халат закрывал остальное. Он ничего не сказал, только смотрел на меня, на нас.

— Не уходи, Ашер, не уходи!

— Почему? — спросил он голосом настолько безразличным, насколько смог.

Я не могла сказать ему о нашем общем воспоминании. Это звучало бы как жалость, а на самом деле это было все-таки другое. И никакая удачная ложь не приходила на ум. Но на самом деле ложь здесь не годится — только правда исцеляет.

— Я не могу смотреть, как ты вот так уходишь.

Он перевел взгляд с меня на Жан-Клода, и в этих глазах был гнев.

— Ты не имел права делиться с ней этим воспоминанием.

— Я не выбираю, что узнает и чего не узнает ma petite.

—Отлично, — сказал Ашер. — Теперь ты знаешь, как она выбросила меня из своей постели. Из его постели.

— Это был твой выбор, — возразил Жан-Клод.

— Как ты мог бы выдержать мое прикосновение? Я сам его выдержать не могу.

Он стоял у двери, повернув голову вбок, и видна была только волна золотых волос. В голосе его звучала горечь, как иногда звучит радость — горечь, которую трудно проглотить, как ком битого стекла. Голос и смех у Ашера были не так хороши, как у Жан-Клода, но горечь и сожаление у них были одинаковы.

— Почему? — спросила я, заранее зная ответ.

— Что почему?

— Почему она тебя выгнала?

Жан-Клод у меня за спиной пошевелился, и я поняла две вещи. Во-первых, он закрылся щитом от меня, от всех нас, чтобы я не могла его ощутить. Во-вторых, даже по движению его тела я поняла, что он не слишком доволен.

Ашер схватился за волосы и отбросил их с лица, выставив шрамы на свет.

— Вот, вот! Наша госпожа коллекционировала красоту, а я больше не был красивым. Ей было больно меня видеть.

Он опустил волосы обратно. Они упали на шрамы, скрыли их. Он уже почти перестал их прятать, когда был здесь, в Цирке. Я уже забыла: когда он только приехал в Сент-Луис, он автоматически их прятал, как только на него смотрели. Использовал любую тень, любую игру света, чтобы скрыть шрамы и подчеркнуть красоту нетронутых участков. Потом при мне он это делать перестал.

У меня сердце сжалось, когда он сделал это снова.

Я пыталась удержать на себе простыню, подползая к краю кровати, но она запуталась, и ее прижимало весом Джейсона и Жан-Клода. Хрен с ним, здесь все уже это видели. А мне главное — стереть с лица Ашера это выражение боли и обиды, это важнее стеснительности.